Какой же он все-таки на самом деле, этот дуриан?

Аэрофлот со стремительностью камня, запущенного из пращи, перебросил нас через экватор из заснеженной морозной Москвы во влажную духоту Джакарты. Вскоре синее полотно моря, на котором, как рваные раны, окруженные белой кипенью прибоя, были разбросаны коралловые рифы и островки, кончилось. Изломанная береговая линия, окаймленная снежно-белой пеной набегающих на песок волн, отчеркнула пеструю сумятицу цветных пятен суши от сине-зеленой поверхности Яванского моря.

Самолет стал снижаться, и за окнами медленно разворачивалась рельефная карта с зелеными квадратами рисовых полей, сеткой прямых шоссейных и извилистых проселочных дорог, темными пятнами рощиц, спичечными коробками автомобилей и повозок.

Через несколько минут самолет пошел на посадку, надвигая на нас утопающие в зелени домики пригорода и растущие на глазах здания аэропорта. Мы жадно вглядывались в незнакомый нам мир, пока тягач-карлик, подцепив тросом махину нашего самолета, таскал его по раскаленным бетонным полосам аэродрома.

Мы спустились по трапу и были ошеломлены буйной зеленью деревьев, пламенем ярко-красной черепицы на крышах белых строений аэровокзала, видом смуглой толпы в непривычных для глаза одеждах пестрых расцветок. Не успели мы опомниться, как нас завертела суета, связанная с паспортами, визами, багажом,— словом, со всем тем, с чем неизбежно сталкиваешься после прибытия в другую страну.

Дорога из аэропорта в гостиницу напоминала трассу гигантского слалома, на которой вместо вешек приходилось объезжать бесчисленные коляски велорикш—бечаков, крохотные экипажи, запряженные игрушечными, не больше пони, лошадками, автомобили, число которых узость улиц, казалось, увеличивала впятеро. Я несколько раз судорожно замирал на сиденье, ожидая, что мы врежемся в очередное транспортное средство, которое внезапно появлялось перед колесами нашей машины.

И все же мы доехали благополучно, несмотря на пугающие новичка особенности уличного движения в Джакарте. Машина остановилась у подъезда гостиницы. С облегчением вздохнув, мы вышли и оказались в водовороте как из-под земли появившихся торговцев-разносчиков. Тесня нас лотками и оглушая криками, они наперебой предлагали сигареты, жевательную резинку, жареные земляные орешки, арбузные и дынные семечки, мятные лепешки и другие соблазнительные вещи, названия которых в этом звенящем гомоне разобрать не удалось.

С помощью шофера мы все-таки прорвались в холл отеля. Поднявшись на галерею, опоясывавшую второй этаж и выходившую в просторный внутренний двор, мы прошли в свой номер через уютную веранду, отделенную от соседних невысокой деревянной перегородкой.

Уставшие и взмокшие, мы подумали, что на сегодня утомительное знакомство с местной экзотикой закончилось. Но не тут-то было. Ванну пришлось принимать, стоя на полу и поливая себя водой, которую нужно было черпать алюминиевым ковшиком из отделанного кафелем бака. Не знаю, чем объяснить этот феномен, но вода в баке, которая в соответствии с законами физики должна была нагреваться до комнатной температуры, оказалась намного прохладнее, чем из крана. Немного освежившись, мой товарищ и я залезли в клетушки из металлической противомоскитной сетки, где стояли кровати.

Сразу заснуть не удалось, В ушах еще звучал рев самолетных двигателей, а перед глазами мелькали цветные кадры впечатлений этого дня. Немного отлежавшись, мы вскоре вновь обрели способность воспринимать окружающее. А оно уже давно заполняло нашу комнату звуками, вливавшимися в черные провалы окон с оживленных ночных улиц,

Человек может привыкнуть к любому шуму. Жители домов, окна которых выходят на бойкую магистраль, спокойно засыпают, едва коснувшись головой подушки; человека, живущего у моря, убаюкивает шум прибоя; сон других не тревожит пронзительная перекличка локомотивов на близлежащей станции. Спать можно всюду под любой аккомпанемент, если к нему привыкнуть. Его просто не замечаешь.

В наш номер через открытые окна доносились непривычные звуки. Отрывистые звонки колокольчика на тележке продавца шашлыка из курицы, протяжные, похожие на мяуканье выкрики мороженщиков, сухое постукивание палочек по деревянному бруску, привлекавшее внимание любителей лапши, звуки трещеток, оповещавшие, что желающие могут выпить стакан келапа копиор*, веб это имело свой, непонятный тогда для нас смысл»

* Келапа копиор — сладкий напиток, в который добавляется тертая мякоть перезрелого кокосового ореха.— Прим. ред.

Несмотря на то что этот шум мешал уснуть, он не раздражал. Примерно так я и представлял себе первую ночь в незнакомом южном городе. Все, что происходило, казалось уместным и неизбежным. Поэтому вначале ни мой товарищ, тоже вслушивавшийся в ночную жизнь за окном, ни я не обратили внимания на странный запах, который стал довольно явственно ощущаться в комнате.

Пожелав друг другу спокойной ночи, мы решили приложить все усилия, чтобы поскорее заснуть. Однако с течением времени назойливый — другое слово подобрать трудно — запах становился все сильнее, обволакивая нас и не давая заснуть. Запах шел отовсюду и не исчез даже после того, как все окна были плотно закрыты. Густой и очень неприятный аромат сильнее всего чувствовался возле двери, которая вела на веранду.

Он был настолько сложным и непонятным, что у нас ни на минуту не возникало сомнения в том, что наш номер находится непосредственно над кухней. Посовещавшись, мы с приятелем, который, как и я, ворочался на постели, не находя себе места, решили завтра просить, чтобы нам дали другой номер. Правда, от этого решения легче не стало. Сон не приходил.

Чертыхаясь, я завернулся в простыню и рискнул выйти на веранду, где уже давно затихли звуки шагов наших соседей и прислуги. Не обнаружив ничего подозрительного ни у дверей, ни на галерее, я перегнулся через перила. Тусклый свет редких лампочек, вокруг которых серовато-желтые ящерки гекконы ловили ночных насекомых, позволял различить во внутреннем дворике аккуратно подстриженные газоны и клумбы с цветами.

Предположение, что нас поместили над кухней, пришлось сразу отбросить — снизу доносились оживленные голоса и смех постояльцев, наслаждавшихся ночной прохладой на своих верандах. Так и не выяснив, в чем дело, окончательно измучившись, мы с трудом смогли уснуть только на рассвете.

Тайна загадочного запаха была раскрыта на следующий день, когда я в сопровождении коридорного спустился вниз. Прямо под нашей верандой на низком столике лежала большая куча корок, издававших тот самый таинственный, хотя уже и ослабленный неприятный запах.

— Что это? — поморщившись, спросил я у нашего коридорного Саида.

— Дуриан,— облизнувшись и причмокнув, ответил он.

Дуриан?! Я буквально остолбенел. Мне сразу вспомнилось все, что я читал и слышал об этом представителе тропической флоры, упомянуть о котором считает своим долгом каждый, кто побывал в странах Юго-Восточной Азии. Причем в книгах и очерках он фигурирует под самыми разными названиями в зависимости от местного диалекта и способности автора правильно воспроизводить слова чужого языка. Дурио, дурен, дурьян — это всего несколько наименований, под которыми дуриан известен читателям*.

Как бы ни называли этот плод, сколько бы мнений ни существовало относительно его вкуса, все, кто сталкивался с дурианом, сходились в одном: его запах совершенно непереносим. В этом я сам убедился минувшей ночью. Правда, каждый оценивает запах дуриана по-своему. Одним он напоминает тухлое мясо, другим — аромат выгребной ямы в жаркий день, иным — заношенные носки, натертые чесноком.

Честно говоря, мне не удалось припомнить запахи или комбинацию их, которые в какой-то мере могли сравниться с ароматом дуриана.

* Дуриан — плод Durio zibethies дерева из семейства Вотвасасеае растет на островах Индонезийского архипелага, Филиппинах и полуострове Малакка. На материке он встречается в районе Тенассерима вплоть до 14-го градуса с. ш. и в Таиланде до 13—14 параллели.— Прим. Ред.

Самым интригующим было то, что он считается изысканным деликатесом у жителей Индонезии, Малайзии, Сингапура и некоторых других стран. Реакция Саида, когда мы проходили мимо остатков этого плода, не вызвала сомнений в этом отношении. Более того, говорят, плод столь вкусен, что его с удовольствием едят звери, которых едва ли можно отнести к числу вегетарианцев,— медведи, тигры, пантеры и другие хищники. Они буквально пасутся под деревьями, когда наступает сезон созревания дуриана и спелые плоды падают на землю. Знатоки утверждают, что если вы сможете преодолеть отвращение, которое вызывает тошнотворный запах, то получите ни с чем не сравнимое удовольствие, отведав обладающую тонким, неповторимым вкусом мякоть дуриана.

Естественно, что, припомнив все это, я, несмотря на неудачное знакомство с дурианом, которое, правда, произошло помимо моей воли, еще сильнее захотел убедиться в справедливости утверждений, что этот плод совмещает в себе столь противоположные качества — отвратительный запах и великолепный вкус. Удобный случай вскоре представился.

В одно из воскресений мы поехали отдыхать в горы. Причудливо разворачивавшийся серпантин дороги изобиловал поворотами, которые заставляли ахать женщин, ехавших с нами. Из-под лавины зелени, спускавшейся с отвесных скал, неожиданно обнажалась охра или киноварь горных пород. Среди листьев раскрывались ярко-желтые крупные цветы с кроваво-красной метелкой тычинок и пестиков. Эти цветы носили меткое название, которое в переводе означает «девушка жует бетель». Действительно, на улицах городов и деревень многих стран Юго-Восточной Азии можно встретить людей, губы которых окрашены в неестественно яркий красный цвет. При жевании бетеля, представляющего комбинацию листка особого вида перца с плодом арековой пальмы и кусочком гашеной извести, выделяется ярко-красный сок, окрашивающий губы любителей этого своеобразного наркотика.

Пока мои спутники любовались открывающимися при каждом повороте дороги горными вершинами, затейливой архитектурой отелей и вилл с голубыми каплями бассейнов, разбросанных по склонам, я обдумывал план: как преподнести им сюрприз в виде дуриана на десерт к завтраку. Говорить об этом заранее я не решался, памятуя о том, что мой товарищ может отбить у них охоту попробовать дуриан, рассказав о первой ночи, проведенной в гостинице.

Когда мы приехали, все отправились в лес, начинавшийся сразу за дорогой. Там можно было покормить обезьян, стаи которых сбегались к отелям выпрашивать подачки перед очередным набегом на кукурузные поля. Сославшись на усталость, я остался в отеле, чтобы приступить к осуществлению своего плана. На мою просьбу купить дуриан наша горничная Сити реагировала несколько странно. Сначала она несколько раз переспросила, что мне нужно. Думая, что она не может меня понять из-за моего несовершенного произношения, я взял бумажку и начал азартно рисовать дуриан, каким я запомнил его по картинкам в книгах. Убедившись, что мне нужен именно дуриан, Сити спросила, пробовал ли я его раньше. Решив, что для пользы дела можно немного покривить душой, я даже с некоторой лихостью ответил, что не один раз.

Все еще сомневаясь, Сити взяла деньги и ушла. Я же подивился, что осуществление столь невинного желания требует настоящих дипломатических переговоров.

Едва мы закончили завтрак в общей гостиной коттеджа, появилась Сити с великолепным плодом дуриана на большом подносе. Я торжественно водрузил его на стол, приготовившись выложить все, что я знаю об этом замечательном представителе экваториальной растительности. Но не тут-то было.

Не успел я и рта раскрыть, как самые слабонервные с протестующими воплями бросились вон из-за стола. Более стойкие, зажимая носы, решительно потребовали, чтобы я немедленно унес «эту гадость» и не портил им аппетита. Напрасно я пытался пробудить любопытство присутствующих, расписывая необыкновенные вкусовые качества дуриана. Не помогло и то, что я стыдил их, говоря, что, побывав в тропиках, только самые махровые ретрограды могут упустить случай познакомиться с таким экзотическим фруктом.

Словом, через несколько минут под напором превосходящих сил противников экзотики я вместе с дурианом был вынужден удалиться в самый дальний угол двора. Там под развесистой кроной огненного дерева, покрытого пышными гроздьями алых цветов, которые действительно создавали впечатление, что ветви охвачены пламенем, стоял маленький столик и скамейка. Размышляя о человеческой неблагодарности, я одновременно думал о том, как приступить к дуриану, не уронив своего престижа, так как, откровенно говоря, от запаха меня порядком мутило.

В это время над невысокой оградой рядом со мной появилась чья-то голова. Через минуту на заборе повисло несколько мальчишек, к которым стали присоединяться и взрослые, привлеченные запахом дуриана.

По репликам, которыми они обменивались, я понял, что на заборе заключаются пари. Ни у одного из спорщиков не было ни малейших сомнений, что я подобно другим неискушенным европейцам брошу дуриан, едва только попробую, оставив в их распоряжении желанное лакомство. Зрители расходились только в одном: сколько минут пройдет, прежде чем я позорно ретируюсь.

Я оказался между двух огней. Мои приятели на веранде коттеджа, куда они перешли пить кофе, и индонезийцы на заборе весело хихикали, предвкушая забавное зрелище. В этот момент я понял, что чувствует на арене цирка артист, который должен выполнить смертельный трюк на глазах у толпы.

Я должен был довести до конца свою затею, в которой начал раскаиваться, если не хотел надолго сделаться мишенью для острот. Пути для отступления были отрезаны. Решив, что на миру и смерть красна, я, не обращая внимания на любопытные взгляды, приступил к делу.

Добраться до мякоти было не просто. Представьте себе, что, вооруженные одним только не очень острым ножом, вы должны разрезать свернувшегося клубком ежа, у которого вместо иголок острые твердые шипы сантиметра два длиной и прочная в палец толщиной кожа. Промучившись минут пять под огнем критических замечаний зрителей и исколов руки, я понял, почему дуриан (что в переводе означает шипастик или шипач) получил свое название.

Кое-как мне удалось развалить пополам плод, напоминающий формой и размером среднюю дыню. Внутри оказалось несколько плотно прилегающих друг к другу долек неправильной формы, в каждой из которых под слоем мякоти серовато-кремового цвета скрывалась крупная плоская косточка.

Собрав всю свою волю, я отправил в рот первую порцию. По мере того как передо мной росла горка косточек, которые я, стараясь не морщиться, тщательно обсасывал, показывая, какое удовольствие я якобы испытываю, головы над изгородью начали исчезать одна за другой. Ехидные реплики с веранды доносились все реже. Разочарование, написанное на лицах зрителей, ожидания которых я обманул, несколько вознаградило меня за испытываемые муки.

Считая, что победа за мной, хотя на столе еще оставались две-три дольки, я решил, что пора кончать. Обратившись к мальчонке лет шести, который одиноко торчал над изгородью, я предложил ему то, что осталось от дуриана. Он протянул чумазую ручонку и с радостным криком за-гарцевал по пыльной улице.

Вкуса дуриана в тот момент я не разобрал. Все мое внимание было сосредоточено на том, чтобы протолкнуть в горло очередную порцию отвратительно пахнущей, приторной массы с какими-то пленками и волокнами. Блаженно улыбаясь моим мучителям, которые, вытаращив от изумления глаза, смотрели на меня с веранды, я мысленно давал себе клятвы, что никогда не подойду к дуриану ближе чем на сто метров, не говоря уже о том, чтобы его есть.

Но справедливо утверждают, что время — лучший лекарь. Примерно через полгода мне довелось поехать на машине в Баньюванги — городок на восточной оконечности острова Ява. Мой коллега Павел Петрович и я не отрываясь! смотрели на проносившиеся мимо пейзажи. С одной стороны шоссе над нашими головами шумела река Брантас. Дело в том, что ее воды кофейно-коричневого цвета несут к морю тысячи тонн ила. За много лет осаждающиеся на дне частички превратились в высокую насыпь, возвышающуюся над долиной, по которой и пролегает теперь русло реки.

С другой стороны дороги мелькали квадраты и прямоугольники рисовых полей. На них работали крестьяне в конусообразных шляпах, сплетенных из пальмовых листьев. Стоял сухой сезон, поэтому крестьяне не обращали внимания на реку, ревевшую наверху, словно угрожая ринуться в долину, когда ливневые дожди в горах дадут ей новые силы.

По мере того как дорога карабкалась вверх, все выше в горы, строгая геометрия рисовых полей долины уступала место волнистым линиям земляных валиков, удерживающих воду на террасах, ширина которых порой не превышала двух метров. Вода через специальные выемки по краям насыпей с веселым журчанием переливалась с одной террасы на другую, чтобы потом, пройдя по канавкам, напоить рисовые поля в долине.

Выше поля сменились зарослями. Сначала мне показалось, что это обыкновенный лес. Присмотревшись, я увидел, что между деревьями нет обычного для джунглей густого подлеска. Сопровождавший нас управляющий одной из местных фирм господин Сутарджо объяснил, что это дусун. Так называются полудикие сады. Они принадлежат близлежащей деревне.

Эти сады никто специально не разводит. Жители, собирая дикорастущие манго, бананы и другие фрукты, сначала расчищают подлесок только вокруг деревьев, чтобы можно было без труда собирать опавшие плоды. Время от времени они сажают в землю косточки съеденных фруктов. Так постепенно плодовые деревья занимают все больше места, а другие уничтожаются.

Немного дальше мое внимание привлекли огромные деревья, раскидистые кроны которых заметно возвышались над окружающей их растительностью. Сутарджо сказал, что это плантации дуриана. Они были заложены еще в пятнадцатом веке. Правители некогда могущественного государства Маджапахит под давлением мусульманских княжеств были вытеснены на восточную оконечность Явы из центральных районов острова. Поскольку дуриан был непременным украшением стола на пирах раджей, то эти деревья специально посадили там, где нашли последнее прибежище некогда могущественные владыки. Видимо, своей сладостью дурианы должны были смягчить правителям Маджапахита горечь поражений.

Я с почтением вглядывался в высокие, метров по тридцать, деревья. Прямые мощные ветви густо заросли большими рассеченными на концах и округленными у основания листьями. Снизу можно было разглядеть созревающие плоды.

Сутарджо вовремя напомнил, что без особой нужды стоять под деревьями не рекомендуется: сорвавшийся с ветки плод в два-три килограмма весом может не только нокаутировать неосторожно приблизившегося зеваку, но и надолго уложить его в больницу. Кое-где среди деревьев я заметил сохранившиеся зеленовато-желтые соцветия.

К моему удивлению, среди деревьев не чувствовалось никакого неприятного запаха, хотя в густой листве скрывались десятки плодов. Оказалось что дурианы приобретают свой специфический аромат только после того, как некоторое время полежат. Свежие, только что сорванные плоды практически не пахнут.

Хранить дурианы в свежем состоянии долгое время нельзя. Поэтому, чтобы иметь возможность лакомиться ими в течение длительного времени, местные жители консервируют их. Самый распространенный способ хранения — засолка и маринование. Кстати, в пищу употребляют не только мякоть дуриана, но и семечки, которые едят в жареном и вареном виде.

Неприятные впечатления от первого знакомства с ду-рианом за минувшее время потеряли свою остроту, поэтому Сутарджо не стоило особого труда уговорить меня проделать еще один опыт. Кроме того, по его словам, местные дурианы отличались совершенно особым вкусом и ароматом.

Единственным препятствием в осуществлении этого предложения могли послужить возражения Павла Петровича, который, наслушавшись рассказов о дуриане, не согласился бы на это ни под каким видом. Сутарджо сказал, что он берется все устроить сам.

В это время дорога привела нас в небольшой поселок — нечто среднее между маленьким городком и большой деревней. Миновав главную и единственную улицу, где можно было встретить даже двухэтажные дома, в первом этаже которых располагались лавки и закусочные, мы остановились у небольшого варунга*, стоявшего на обочине дороги, чтобы перекусить. Мы вылезли из машины и, пошатываясь, словно моряки, ступившие на твердую землю после долгого плавания, пошли к варунгу. Непрерывная езда в течение пяти часов давала себя знать.

В небольшом помещении, крытом пальмовыми листьями, со стенками из бамбуковых циновок, посетителей было немного. За длинным столом из темных тиковых досок на общей скамейке сидели трое мужчин в саронгах и белых рубашках с длинными рукавами. Они не торопясь прихлебывали эс-тех — холодный чай с кусочками льда.

* Варунг — харчевня, закусочная (индонез.)

Передняя часть варунга была отгорожена от улицы невысоким барьером с проходом посредине. С левой стороны на прохожих смотрела стойка-витрина, где был размещен обычный набор местных лакомств в больших стеклянных банках: крупук — похожие на хрустящее безе желтовато-розовые тонкие лепешки из креветок, чуть солоноватые на вкус, сладости, маленькие пакетики из пальмовых листьев с клейким вареным рисом со специями, бутылки с неизменным ядовито-красным сиропом для келапа-копиор и, конечно, фрукты.

Справа от входа висела разделанная туша козы. Отдельно пласт нутряного жира. Рядом, у маленькой жаровни, колдовал хозяин заведения — бодрый толстяк в засаленных шортах и черной бархатной шапочке. Он отрезал от туши мясо по заказу посетителей и, нарезав его на кусочки размером с ноготь большого пальца, ловко нанизывал на короткие бамбуковые палочки. Не успели мы сесть за стол, как в воздухе послышался аппетитный аромат жарящегося шашлыка. Насытившись, мы решили осуществить наш план.

К счастью, Павел Петрович не знал индонезийского языка. Сутарджо сказал шоферу, чтобы он купил пару ду-рианов и незаметно положил их в багажник. Первая часть нашего плана увенчалась успехом. Ничего не подозревая, Павел Петрович, отдохнувший и повеселевший, залез в машину.

Как я уже говорил, запах дуриана имеет свойство проникать повсюду. Даже в машине, которая быстро мчалась по шоссе, аромат дурианов, лежавших в багажнике, начал ощущаться довольно скоро. Конечно, ни я, ни Сутарджо, ни шофер, посвященный в нашу тайну, не обращали на это никакого внимания.

Но Павел Петрович несколько раз беспокойно потянул носом. Потом, видимо удивленный тем, что остальные никак не реагируют на явно слышимый запах, вопросительно по смотрел на нас. Мы с Сутарджо продолжали оживленно беседовать, словно не замечая беспокойства нашего спутника. Павел Петрович снова брезгливо потянул носом и недовольно проворчал:

— Вот, всегда так в этих тропиках — кругом такая красота, а воняет так, что дышать нечем. Давайте закроем окна.

Мы скромно промолчали, и стекла были подняты.

В жаркой духоте салона запах заметно усилился. Некоторое время Павел Петрович недоуменно осмысливал этот феномен, наконец не выдержал:

— Неужели вы не чувствуете этот отвратительный запах?

Мы удивленно посмотрели на него, потом друг на друга и отрицательно покачали головами. Говорить мы были не в состоянии. Нас душил смех.

Стекла снова опустили. Запах стал слабее, но его не мог унести даже ветер, врывавшийся в окна. Тогда Павел Петрович в отчаянии высунулся наружу чуть не до половины. Естественно, что ближе к багажнику аромат дуриана ощущался сильнее.

— Наверное, гадость какая-нибудь на колеса налипла,— пробурчал он, отчаявшись найти место, где бы дышалось легко.

Я перевел его слова Сутарджо со своим комментарием, и мы дружно закивали головами, поддержав выдвинутую им версию.

В Баньюванги наш спутник приехал в полуобморочном состоянии. Теперь открыть ему секрет мучившего его запаха было совершенно невозможно.

Воспользовавшись тем, что наш спутник, едва войдя в номер, метнулся в ванную освежиться, мы с Сутарджо мгновенно съели один дуриан прямо в комнате. К своему изумлению, я обнаружил, что в дуриане, как говорят, что-то есть и не так уж он плохо пахнет. Я отнес это за счет того, что запретный плод, а в данном случае так оно и было, сладок.

Появившийся после ванны Павел Петрович, который, освежившись, считал, что все напасти позади, побледнел: в комнате стоял густой аромат дуриана, хотя мы заблаговременно, до его прихода позаботились о том, чтобы уничтожить все следы пиршества. Он долго обнюхивал одежду, обследовал каждый уголок в номере, пытаясь выяснить источник преследовавшего его запаха. Это не дало никаких результатов. Мы тихо ликовали, старательно помогая ему в поисках.

Оставив Павла Петровича в номере с горячим компрессом на голове, мы с Сутарджо спустились в бар отеля. Я решил проверить свои ощущения и предложил достать и съесть второй дуриан. Сутарджо с радостью согласился. Когда на столе осталась только куча корок, у меня уже не было сомнений, что дуриан — один из самых вкусных плодов, которые мне приходилось пробовать.

Нежная мякоть дуриана по консистенции и вкусу напоминает крем заварного пирожного с легкой, чуть заметной кислинкой. Запах? Конечно, запах есть. Но он тоже составляет одну из привлекательных особенностей дуриана.

Вспомните, сколько людей ценят сыр рокфор за его своеобразный аромат столь же высоко, как и за острый вкус. А ведь иным запах рокфора может показаться отвратительным. А разве вам самим никогда не приходилось пробовать у рыбаков специально приготовленную воблу «с душком»? Более того, настоящие гурманы не признают дичь, если она не «с тухлинкой». '

Так и дуриан — оценить его вкус и аромат в полной мере могут только настоящие любители-знатоки, к клану которых я окончательно приобщился на следующий день.

Сутарджо разбудил меня задолго до рассвета. Меня ожидала увлекательная поездка на местный рынок, славившийся обилием овощей и фруктов, которые привозили не только из окрестных деревень, но даже с острова Бали.

К моему удивлению, дорога на базар заняла больше времени, чем можно было ожидать, судя по расстоянию. Уж' очень часто приходилось делать остановки или тащиться черепашьим шагом. Машина с трудом пробивалась сквозь пеструю толпу, запрудившую узкие улочки. Хозяйки спешили на рынок, чтобы прийти пораньше, иметь возможность выбрать все самое свежее и лучшее.

Главное препятствие на нашем пути, впрочем, как и в любом другом месте, представляли велорикши — бечаки. Их с полным правом можно считать основным и самым колоритным элементом уличного движения.

Одетый в живописные и не слишком обременяющие одеяния, первоначальное назначение которых трудно определить из-за бесчисленных дыр и заплат, бечак гордо восседает на велосипедном седле, возвышаясь позади двухместной коляски.

Мускулистые ноги неутомимо крутят педали в палящий зной и во время тропического ливня, когда толстые, почти осязаемые струи-веревки больно хлещут по телу. А везти трехколесный экипаж нелегко. Он только считается двухместным, но в нем зачастую можно увидеть целую семью из четырех-пяти человек или гору разнообразных грузов. Не удивительно, что здоровые деревенские парни, которых земельный голод погнал в город, через пять-шесть лет такой работы становятся инвалидами.

И все-таки нет на дорогах Страны трех тысяч островов более веселых и остроумных людей, чем бечаки, которые, невзирая ни на что, не обращая внимания на ругань шоферов, стараются протиснуться в самую узкую щель, открывающуюся в потоке транспорта. Правила уличного движения они просто игнорируют.

Считайте, что вам крупно повезло, если владелец ярко раскрашенной коляски, следующей в метре от радиатора вашего автомобиля, предупреждающе поднимет руку с вытянутым пальцем, прежде чем сделать какой-нибудь головокружительный маневр: резко затормозит, повернет там, где нет ни малейшего намека на поворот, наискосок пересечет улицу, многоголосый шум которой сразу перекроет раздирающий уши визг и скрежет тормозов на полной скорости остановившихся машин. Вы скоро привыкаете к этому и воспринимаете все совершенно спокойно.

О приближении рынка можно было безошибочно догадаться по тому, что на обочине дороги все чаще попадались жители окрестных деревень. Свои нехитрые товары они везли в небольших тележках, а чаще несли прямо на себе.

Было еще совсем темно, но уже издали по силуэту можно было отличить мужчин от женщин. Мужчины несли грузы на гибком бамбуковом коромысле, на концах которого подпрыгивали в такт шагам плетеные корзины. Порой ноша совсем скрывала носильщика. Из-под огромных свертков с циновками или другой поклажей виднелись только семенящие мускулистые ноги. Женщины несли свою кладь на голове, возводя настоящие башни и пирамиды. Демонстрируя чудеса эквилибристики, они ловко лавировали в толпе, умудряясь ничего не ронять.

Вскоре встречный ветерок донес до нас усиливающийся запах гниющих овощей и фруктов, дымок пригоревших на углях початков кукурузы, которые поджаривались на железных противнях, и теперь уже знакомый и не вызывающий неприятных ассоциаций аромат дурианов. Мы подъехали к рынку, когда густая чернильная темнота ночи на мгновение сменилась серой дымкой предрассветных сумерек, которую слизнул первый же луч солнца, окрасивший все вокруг в сверкающие краски ясного дня.

Сутарджо сразу приступил к делу. Дурианы, как и арбузы, глубоко индивидуальны. На них нет стандартной цены. При покупке все решает опыт, хладнокровие и знание предмета.

Наверное, каждому приходилось видеть людей, которые самозабвенно роются в кучах арбузов, прикладывая их к уху и надавливая ладонями, щелкают пальцем по кожуре, напряженно вслушиваясь в раздающийся звук, пристально вглядываются в сморщенный хвостик, выбирая лучший из лучших по известным только им признакам. Должен сказать, что это зрелище не идет ни в какое сравнение с ритуалом — другого слова не подберешь — приобретения дуриана.

Сутардже был не только мастер по части выбора дурианов, но и большой знаток человеческой психики. Он не стал подобно неумелым покупателям кружить вокруг да около с напускным безразличием. Чем-то Сутарджо напомнил мне завзятого рыболова, который со спиннингом в руке идет по берегу, не замечая дилетантов с удочками. Его интересует крупная добыча, и поэтому он смело забрасывает, блесну в самые опасные места, где много коряг в глубоких омутах, туда, где рискуешь потерять леску.

Он шел к дурианам с открытым забралом. Самый неискушенный продавец заветных плодов ясно мог прочитать на его лице девиз: «Иду на вы». Повинуясь указаниям моего наставника, я тоже не обращал внимания на корзины с манго, бордовыми мангустанами, скрывающими под толстой кожурой снежно-белые кисло-сладкие дольки мякоти, размером и формой напоминающие головку чеснока, на красные рамбутаны, словно покрытые лохматой шерстью, на все богатство и разнообразие плодов и фруктов южного рынка.

Когда мы подошли к навесу, где торговали дурианами, нас уже ожидали, еще издалека признав в нас опытных покупателей. Как по команде к нам протянулись десятки рук. Каждый продавец, стараясь перекричать соседа, уверял, что его дурианы самые сладкие и душистые. Они клялись своим счастьем и спокойствием ушедших в мир иной родителей, призывали в свидетели своей правоты аллаха и пророка Магомета.

Сутарджо окинул оценивающим взглядом весь ряд, где кучками прямо на земле, в связках по нескольку штук и навалом в широких корзинах, лежали дурианы всех оттенков и размеров. Мы остановились у корзины с красновато-коричневыми дурианами, треснувшая кожура которых говорила об их полной зрелости.

Гомон сразу стих. Привилегия опытного покупателя — выбирать в спокойной обстановке. Продавцы знают, что напрасно пытаться сбить его криками и суетой. Этот прием действует только на новичков.

Сутарджо отобрал несколько штук. Через каких-нибудь полчаса яростного торга (меньше никак нельзя, иначе могут подумать, что вы не уважаете ни себя, ни продавца) соглашение о цене было достигнуто. Однако это было только начало, С суровым видом Сутарджо спросил:

— Даешь гарантию, что дурианы сладкие?

— Если не понравятся,— затараторил продавец, стуча себя в грудь и снова поминая своих предков и пророка Магомета,— господин может заменить на любой другой. Но у меня нет плохих, все дурианы сладкие.

Если продавец дал вам гарантию, вы победили в этой извечной борьбе продавца и покупателя. Ловите его на слове и требуйте, чтобы он дал попробовать. Вот тут-то и наступает самый ответственный момент.

Острый нож прорезает крохотное треугольное отверстие в толстой корке, обнажая мякоть. Чтобы определить, насколько дуриан мясист, вы погруясаете в нее соломинку и потом долго рассматриваете кончик, несколько разочарованно покачивая головой. Не лишне в этот момент упомянуть, что вот, дескать, прошлый раз мякоть была куда толще. Затем с кончика ножа пробуете небольшой кусочек, который смакуете с отрешенным видом, показывая продавцу, с беспокойством следящему за вами, что он не ошибся, посчитав вас за настоящего знатока.

Эти манипуляции сэкономят вам минут пятнадцать, если вкус вас не удовлетворит. Заменяя дуриан, продавец будет препираться с вами не больше пяти минут и то просто по инерции, если вы действовали строго в соответствии с выработанным ритуалом. А когда он согласится на замену, у вас будет возможность повторить всю увлекательную процедуру покупки дуриана с самого начала.

Наконец вы выбрали то, что вам нужно, и возвращаетесь домой, с тоской думая о том, что вас ждет впереди. Вас будет гнать из комнаты собственная жена, которая, конечно, терпеть не может запах дуриана. Соседи начнут ворчать, что некоторые, мол, не хотят считаться с другими людьми и думают только о своем удовольствии.

В результате вам придется в одиночестве, словно отверженному, наслаждаться своим приобретением где-то на задворках, откуда в жилые помещения не дойдет пряный аромат дуриана, который вы уже успели полюбить.

Когда мы с Сутарджо вернулись в гостиницу с целой связкой отборных плодов, во дворе нам встретился Павел Петрович. Увидев у нас у руках дурианы, он, конечно, сразу догадался, что с ним произошло накануне. Мне кажется, только присутствие Сутарджо спасло меня в тот момент от жестокой расправы.

Если после этой поездки любители дурианов приобрели в моем лице стойкого последователя, то я представляю, какими эпитетами уснащает Павел Петрович свое повествование, отвечая на чей-нибудь вопрос: «А какой же он все-таки на самом деле, этот дуриан?»